Мандельштамовские календари

Мать не пропускала ни одного выступления питерских и приезжих виртуозов. Не жалея денег, водила и сыновей на концерты и на спектакли. Из игры Гофмана и Кубелика Осип вынес ощущение гениальности как субстанции и как дара свыше.

Инструментом, знакомым Мандельштаму не по концертной, а по домашней обстановке, была и флейта. В оркестре Воронежского радиокомитета на флейте и еще на нескольких духовых играл Карл Шваб. Уроженец городка Вильдберг в Шварцвальде и выпускник Штутгартской консерватории по классам композиции, флейты и фортепьяно, он переселился в Россию в 1896 г. и 20 лет провел в оркестровой чаше Мариинского театра в Петербурге. Ветры Революции подхватили его и перенесли в Воронеж.

Жил он недалеко от Мандельштама, с которым успел познакомиться после одного из концертов, и несколько раз играл специально для поэта. Это ему, Швабу, посвящено чудное воронежское стихотворение «Флейты греческой тэта и йота...», связанное не только с греческими вазами и губами флейтиста, но и с его арестом.

Музыкальные увлечения Мандельштама без утайки выдают сами стихи: Бах, Бетховен, Моцарт, Шуберт, Брамс, Глюк, Лист, Вагнер, Чайковский, Скрябин.

Музыкальность, схваченная еще в Павловске, навсегда стала ингредиентом его поэзии и вообще бытия – чем-то вроде соли. Пиликающий фон жизни Мандельштама в 1931 году в Шуриной коммуналке на Старосадском хорошо известен – реальный Александр Герцевич умолку не знал:

          Жил Александр Герцович,
          Еврейский музыкант, ‒
          Он Шуберта наверчивал,
          Как чистый бриллиант.
          И всласть, с утра до вечера,
          Затверженную вхруст,
          Одну сонату вечную
          Играл он наизусть...
          Что, Александр Герцович,
          На улице темно?
          Брось, Александр Сердцевич, ‒
          Чего там! Все равно!
          Пускай там итальяночка,
          Покуда снег хрустит,
          На узеньких на саночках
          За Шубертом летит ‒
          Нам с музыкой-голу́бою
          Не страшно умереть,
          Там хоть вороньей шубою
          На вешалке висеть...
          Все, Александр Герцович,
          Заверчено давно,
          Брось, Александр Скерцович,
          Чего там! Все равно!

Эти стихи вылетели из коммунальной тесноты через форточку на волю вслед за «Волком». И тот же, казалось бы, настрой, что и в «Шерри-бренди»: «Все лишь бредни…» и «Чего там! Все равно…». Но указан и выход из тупика: «Нам с музыкой-голу́бою / Не страшно умереть…»

В сущности, сам Осип Эмильевич мог отождествить и себя с этим упертым еврейским музыкантом. Эмма Герштейн однажды уловила у Мандельштама некий общий для стихов и музыки мотив: «…У него вообще был свой мотив. Однажды у нас на Щипке как будто какой-то ветер поднял его и занес к роялю, он сыграл знакомую мне с детства сонатину Моцарта или Клементи с точно такой же нервной, летящей вверх интонацией… Как он этого достигал в музыке, я не понимаю, потому что ритм не нарушался ни в одном такте».

Остается только поаплодировать поднявшемуся ветру и растревоженной им музыке – музыке-голу́бе!

Павел Нерлер

Все выпуски